Книга Время в долг - Владимир Казаков

Больше ждать нельзя. Вася тянет ко рту микрофон. Когда в ответ на нечленораздельный запрос пилота мудрый «Кардиф» дает пеленг и курс возвращения на базу, предупреждающе мигают контрольные лампочки: горючего осталось на десять минут…

Кажется, кашлянул правый мотор. Лезет в глаза бензиномер. Есть, есть еще бензин! Но почему неравномерен шум винтов? На немой вопрос отвечают красные лампочки. Это уже не свет сигнализации – это четырьмя налившимися кровью глазами в кабину смотрит несчастье.

Самолет качнуло вправо: сдал правый мотор. Ящик с ампулами катится на пол. Винт левого двигателя вяло провернулся и встал, как настороженное заячье ухо. Самолет потянуло на нос, засвистел набегающий воздух.

– Иду на вынужденную! – успел крикнуть Василий в микрофон и выжал пальцами кнопки зажигания.

Над темными верхушками сосен он прижал штурвал к груди…

* * *

– Значит, договорились, Борис Николаевич? Мне наша встреча понравилась… Минутку! – Аракелян снял трубку с неистово зазвеневшего телефона. – Слушаю!

Мембрана громко загудела голосом Терещенко:

– Сообщаю, дорогой Сурен Карапетович, линия, которую вы гнули, привела к закономерному финалу. Можете радоваться!

– По какому случаю веселье?

– Пилот Туманов влез в облачность, потерял ориентировку и разложил по косточкам самолет.

– А сам? В каком состоянии пилот?

– Это второе дело.

– Но…

– Все «но» будет разбирать комиссия!

Разговор оборвался. Некоторое время Аракелян слушал длинные монотонные сигналы, потом медленно положил трубку на рычаг.

– Вы поняли, Борис Николаевич?

– Слышал… Нужно лететь на место аварии.

– Почему так ликует Терещенко? – задумчиво проговорил Аракелян.

Романовский не отвечая, пожал плечами.

* * *

У крыльца особняка зазвонил колокольчик. Марфа Петровна посмотрела на дочь, читавшую за столом книгу.

– К тебе, наверное.

– Открой, мама. Сложный абзац перевожу.

Марфа Петровна не спеша поднялась, бросила вязанье в корзиночку и, переваливаясь на затекших от долгого сидения ногах, пошла к двери.

– Кто там?

– Я, Маруся.

Массивный крючок, слегка поднявшись, снова звякнул в гнезде.

– Чего тебе?

– Светлану. На минутку.

– Нет ее!

– Тетя Марфа, я видела в окно.

– Нет, говорю, и все! Проваливай, откуда пришла!

– Хорошо, я уйду… Только передайте: я приходила рассказать про Василька. Может быть, она его больше и не увидит, – грустно добавила Мария и еле успела отскочить от резко распахнутой двери.

– Что ты сказала? – Марфа Петровна, вмиг побуревшая, уставилась на девушку и, поверив ей, закричала плаксиво: – Светлана! Светочка! Дочка, что же это делается, боже мой!

На крик выбежала Светлана.

– Что случилось, мама?

– Да вон Маруська черную весть принесла. Тьфу, чтоб тебе неладно было! Уехал? Сбежал? Говори же!

– Света, я пришла сказать, что Василий упал и… – Мария не могла договорить.

Марфа Петровна закрыла рот ладонью. Светлана рывком вытянула руку в сторону Марии, будто поставила преграду недосказанному слову. Медленно белело лицо. Потом она сжала пальцы в кулак, кулак приложила к груди, вмяла его, незряче кося в сторону, пригласила:

– Заходи, Маша… Нарукавники… я их сниму… Проходи. – И пошла в комнату, громко, деревянно стуча каблуками домашних туфель.

– Света, я толком ничего не знаю! – закричала вслед Мария. – Может, только самолет…

– Жив? – Лицо Светланы не видно в полутени, голос, как перетянутая струна. – Только самолет? Да?

– Конечно, Света, конечно! У вас есть телефон, позвони отцу!

– В гостиной… Звони ты. – Светлана оперлась на руку матери, пропустила в комнату девушку.

– Взбодрись, дочка, подними голову. Говорила тебе: зря ты с ним. Сегодня пан, а завтра мокрое место.

– Ну как ты можешь? Дай лучше воды.

– Алло! Станция! Коммутатор! – надрывалась Мария. – Аэропорт? Мне эскадрилью… – Она хмурилась и жарко дышала в трубку. – Кто у телефона? Романовский?.. Света, я не могу, может, сама спросишь?

Та решительно протянула руку.

– Да, да? – ответили Светлане. – Что случилось с Тумановым? А кто интересуется? Ты? Ничего страшного. По телефону о таких событиях не говорят. Он лишь немного, совсем чуть-чуть нездоров… Вот это скажу: в первой Советской, в одиннадцатом корпусе… Только в пятницу, раньше не пустят. До свидания! Привет маме!

– Ну, что он сказал, что он сказал? – допытывалась Мария, заглядывая в оттаявшее лицо подруги.

– Все хорошо, Марусенька, все хорошо! Жив!

– А может, хром будет на руку или ногу, чего же хорошего? – быстро вставила Марфа Петровна.

Светлана нетерпеливо отмахнулась:

– Типун тебе на язык, мамуля! Маш, давай вызовем твоего Пробкина, он больше скажет… Звони!

– Не надо… – Мария опустила ресницы. – Я его давно не видела.

Марфа Петровна взяла ее за подбородок.

– Ну-ка, посмотри на меня, девонька! Глянь, глянь… Чего роешь землю очами? Оттолкнулись мягкими местами? Да? Бросил непутевую? Бортпроводницы-ы! Стюардессы! Шастаете там с чужими мужиками по кавказам! Цветочки привозите! Поделом тебе, поделом! А Светку не мути! Поняла? Шла бы ты от нас. А? Ножками, да за порожек!

Мария опустила голову еще ниже. По-своему внимая жестким словам Марфы Петровны, этой еще молодой старухе, она с ужасом в какую-то долю мгновения представила себе, что Семен ушел навсегда, а вместе с ним ушли из жизни счастливые вечера, запах его табака, синева его кителя, его глуховатый голос, сильные руки… Нет, она не могла поверить в это. И, вскинув голову, дерзко посмотрела на Марфу Петровну:

– Я привезу вам цветочки с Кавказа!

– Жду в пятницу, вместе сходим к Васильку, – сказала Светлана.

– Обязательно! – Мария сделала ручкой. – Пока! Счастливо оставаться, тетя Марфа, пеките пирожки.

– Иди, иди! – отвернулась Марфа Петровна. – Пирожки будут с кукишем!

Она присела на краешек стула и пригорюнилась. Дочь своевольничала. И в кого такая выродилась? В кого же, как не в нее да в отца. Ох и жуткая смесь получилась: непослуха, гордыня закраин не знает, приличия, веками спахтанные, – побоку! Как не хотела Марфа Петровна, чтобы Светлана повторяла ее жизнь! Ведь когда-то и она, юная колхозница Марфинька, была мечтательницей, веселой фантазеркой и считала, что если и отдаст кому-нибудь свое сердце, то только моряку или летчику, ну, в крайнем случае, известному артисту, красивому, конечно.